просто лиричная зарисовка, ау, оос и сны, дженовый клинтлок

[hawkeyeloki]

Название: Солнечный снежный мир
Автор:  Le Cygne de feu
Бета: нет
Размер: драббл, 829 слов
Пейринг: Бартон|Локи
Категория: джен
Жанр: зарисовка
Рейтинг: G
Саммари и примечания: очень ау и оос, плетение миров-снов у мувивёрсных Локи с Бартоном
Размещение: запрещено без разрешения автора

Бартон, вымотавшийся на задании, крепко спит. Как всегда не видит красочных снов. Да и с чего бы. Блуждает по красно-темному мареву без звуков и запахов, пока не проваливается в пустоту. Возвращается по будильнику. И утром — просто утро, ухмылка в зеркало, кофе и новый день.

День приносит за собой следующую ночь и темноту. В ней уже меньше алого, всю кровь из памяти выжала предыдущая тьма. За шаг до падения в пустоту его подхватывает тихая, неразличимая вязь слов. Как всегда Бартон ничего не видит, и это честно хуже всех кошмаров, но немного лучше бессонницы. Только теперь звуки дрожат где-то от ступней, поднимаются до колен, текут выше, обнимая руки, сжатые в кулак, подбираются к плечам. Бартон все еще не оступился в бездну и ждет, когда мелодия коснется ушей и... Шепот огибает уши, скользит выше по макушке головы и треплет волосы. Бартон приоткрывает рот, и ему кажется, что слова оседают на губах, кончике носа, ресницах. Он не понимает ни слова из ручья звуков, что окутывает его, обещая безмятежность. Спокойствие всегда обманчиво, этого не забыть даже во сне. В своей повседневной реальности он безмятежно спокоен, лишь когда стрела летит в цель. Бартон упрямо делает шаг вперед — пусть бездна, пусть песня, что угодно, находиться без движения нельзя, тем более, когда он не видит, не застыл в лучшей точке обзора с луком в руках. Один шаг.

Ночь заканчивается, обрывается, будто между последним движением, окутанным в ласковую песню, и простым открытием глаз — прямая траектория стрелы.

Потом это высокие заснеженные горы. Слова на неизвестном наречии льются вокруг его тела, оборачиваются невесомыми нитями и Бартон не падает, не спотыкается. Не просыпается. Ступает выше и выше; солнечный луч освещает его лицо и делает скользящую вокруг песню особенно пронзительной. Бартон задыхается неясными словами — они теперь першат в горле, кашляет, на секунду прикрывая глаза. Открывая, он понимает вдруг, что тьма затерялась где-то внизу, что он видит. Его слепит холодная белизна снежных горных вершин. Чисто, свежо, от кислорода кружится голова, мелодия звучит звонко, раскатисто, раздается эхом по соседним вершинам и наконец перерастает в звон будильника.

Пару ночей сны сопровождают величественные горы, а песня плетет ему призрачно-серебристый лук в руки и ледяные стрелы с чудным оперением в колчан за спину. Просыпаясь, Бартон помнит это холодящее ощущение нового лука в ладонях. И восторг единения с миром.

Порой, на заданиях ему покалывает руки, будто он и сейчас держит лук из своих сновидений. Но оружие не подводит, и Бартон перестает обращать внимание.

Стоя на вершине, Бартон пускает стрелы в белоснежное пространство и проваливается в отрывки воспоминаний. Одна стрела — одно воспоминание; столько ночей и снов для странного знакомства, не отпускающего чувства «я давно знаю, что будет дальше». Бартон ничего не хочет, просто раз за разом пускает стрелы. Потому что может. И не может не целиться. Иначе что еще ему делать? Дышать солнцем и высотой? Осматривать ледяные просторы, не пытаясь узнать тех историй, что сокрыты за их белизной?

Ночь сменяет другую, у сновидений своя закономерность, и что-то происходит, меняется. Словно где-то в этом заснеженном мире наступает весна. Предчувствие воды и беды, окрещенные жаром солнца, накалом эмоций. Бартон внимает, а песня кружит у запястий, коротко поглаживает их. И резко сжимает ему горло и руки, заливается в уши взволнованно — если лететь стреле в истории, полные обид и боли. Бартон упрямо не слушается и все также стоит на вершине и пускает стрелы в любую точку этого мира.

Это длится до тех пор, пока Бартон не понимает вдруг, кому принадлежит мир его снов, пока каждый предмет не обретает имя и связанность с другими. Последняя цель — собственная память — покорена. Бартон шепчет «Локи» и солнечный снежный мир погружается во тьму.

***

Проходит несколько неизмеримо долгих ночей, полных темноты и скуки. Бартон по-прежнему сидит на вершине своей горы, скрестив ноги. Под руками луч с колчаном. Вокруг вьется и что-то шепчет песня. Порой он запрокидывает голову — и неразличимая мелодия мягко касается горла. Иногда жестикулирует и ощущает, как поспевают за движением локтя, пальцев ее непереводимые словосочетания. Возможно, ему нужно спросить того, кто где-то задерживается.

Темнота, скука, мысли о Локи мешаются в одно, но колыбельная, как и ощущение крепкого лука под руками — важно. Более ничего нет в мире.

Потом темнота идет волнами, песня сбивается тревожно у запястий, у горла и звучит один удивленный вздох:

— Ты?

Мир освещается солнцем, мир ломается солнечными лучами и где-то между гор вырастают цирковые шатры и лес, и звучит вдруг собачий лай, и с первым ударом тела о маты ложится на землю и снегопад, всё нарастающий.

Ожидание кончено. Перед Бартоном стоит озадаченный, хмурый Локи. Снег быстро покрывает его с головы до пят.

Наверное, Бартон смотрит не менее озадаченно и хмуро.

Локи касается его щеки и молчит. Порывается что-то сказать, но все же только размыкает губы и кивает в сторону развороченного и складывающегося заново месива из двух миров.

Бартон соглашается парой непечатных слов. Им бы поменяться обратно своими мирами, снами, памятью. Кому-то в свое время не стоило играться с тессарактом? Он поднимается на ноги, отчетливо слыша над плечом Локи свист бесконечно летящей стрелы, и приглашающе ведет рукой в сторону (плавная мелодия песни следует за его пальцами как примагниченная, и глаза Локи расширяются — о, он тоже слышит):

— Прогуляемся?